на улице Серизе. Но им пришлось ждать не меньше десяти минут второй, отставший экипаж: после перебранки с кучерами на улице Монмартр Башляр потащил своего кучера выпить грогу. Поднимаясь по лестнице в высшей степени благопристойного дома, Жоссеран подробно расспрашивал его о любовнице Дюверье, и дядюшка бросил в ответ:
– Светская дама, очень милая особа… Да не бойтесь, она вас не съест.
Им отворила молоденькая румяная горничная. Она помогла мужчинам снять пальто, приветливо и фамильярно посмеиваясь. Трюбло на минутку прижал ее в углу передней, нашептывая на ухо какие-то словечки; слушая его, девушка прыскала со смеху, словно ее щекотали. А Башляр по-хозяйски распахнул дверь гостиной и представил хозяйке Жоссерана. В первый момент тот застыл от удивления: Кларисса показалась ему уродиной; он не постигал, как это советник мог предпочесть ее своей жене, одной из самых красивых женщин. Девица походила на уличного мальчишку – смуглое, тощее создание с кудлатой черной шевелюрой, точь-в-точь гривка у пуделя. Однако при ближайшем знакомстве Кларисса оказалась просто очаровательной: она сочетала бойкие повадки парижской уличной девчонки с поверхностным, но насмешливым умом и манерами, перенятыми у мужчин, с которыми имела дело. Однако при случае, когда хотела, могла прикинуться и знатной дамой.
– Счастлива видеть вас, господа… Все друзья Альфонса – мои друзья… Чувствуйте себя как дома.
Дюверье, заранее извещенный запиской Башляра, также оказал Жоссерану самый радушный прием.
Октава крайне удивил его вид – Дюверье выглядел помолодевшим. Сейчас перед ним стоял не степенный, чопорный господин, которому явно было не по себе в гостиной на улице Шуазель, словно там он находился не у себя дома. Здесь красные пятна у него на лбу казались блеклыми, а тусклые глаза искрились детским лукавством, когда Кларисса, окруженная мужчинами, рассказывала им, как он иногда сбегает к ней в перерывах между заседаниями: берет первый попавшийся фиакр и мчится сюда лишь для того, чтобы поцеловать ее и тут же уехать обратно.
Дюверье и сам начал жаловаться на занятость: четыре заседания в неделю, с одиннадцати до пяти, и вечно одни и те же мелкие, запутанные дела, которые приходится разбирать часами, – в конце концов, от этого просто душа черствеет!
– Кларисса права! – со смехом добавил он. – Человеку нужно хоть чем-нибудь скрасить это убогое существование! Побывав здесь, я чувствую себя возрожденным.
Тем не менее сейчас на его сюртуке не было красной орденской розетки – он снимал ее всякий раз, как отправлялся к любовнице: щепетильность упрямо диктовала ему этот деликатный раздел между официальной и тайной жизнью. Кларисса сознавала это и таила на него жестокую обиду, которую, однако, не высказывала вслух.
Октав сразу пожал руку молодой женщине чисто по-товарищески и теперь внимательно слушал, оглядывая все вокруг. Обстановка гостиной – ковер с крупными цветами, мебель и пунцовые атласные портьеры – очень напоминала салон на улице Шуазель; это сходство еще больше усиливали собравшиеся здесь многочисленные друзья советника, которых Октав видел и там в день концерта и которые теперь сидели здесь точно такими же группами. Зато в этой гостиной все бесцеремонно курили и говорили в полный голос, а ярко горевшие свечи делали обстановку еще более оживленной. Двое гостей развалились бок о бок на широком диване; еще один, оседлав стул, грел спину у камина.
Здесь царило дружеское непринужденное веселье, однако свобода обращения не выходила за рамки пристойности. Кларисса не принимала у себя женщин – из приличия, как она говорила. А когда завсегдатаи ее дома жаловались, что им не хватает дамского общества, она со смехом возражала:
– Ну вот еще! А меня вам разве мало?
Она создала для Альфонса вполне достойную и, по сути, весьма добропорядочную обстановку: ей страстно хотелось выглядеть «приличной женщиной», невзирая на постоянные жизненные превратности. Принимая гостей, она требовала, чтобы к ней обращались на «вы». Позже, когда «официальные» посетители откланивались, двери отворяли для близких друзей Альфонса и ее собственных – актеров с бритыми лицами, художников с дремучими бородами. Таков был старинный обычай, возможность слегка «распоясаться» после ухода официального содержателя, который платил. Из всех мужчин в ее гостиной не подчинялись этому правилу только двое – Гелен, боявшийся последствий сомнительных связей, и Трюбло, чьи вожделения были направлены в иную сторону.
А сейчас хорошенькая горничная с радушной улыбкой разносила пунш. Октав взял бокал и, придвинувшись к другу, шепнул:
– А горничная-то пригляднее хозяйки.
– Черт возьми, да так всегда бывает! – ответил Трюбло, презрительно пожав плечами.
Кларисса на минутку подошла к ним поболтать. Она старалась занять всех гостей – переходила от одного к другому, тут бросала словцо, там награждала улыбкой или ласковым прикосновением. Поскольку каждый новоприбывший закуривал сигару, гостиная вскоре наполнилась дымом.
– Ах уж эти противные мужчины! – весело воскликнула хозяйка и растворила окно.
Башляр тут же потащил за собой Жоссерана, чтобы тот «продышался», как он выразился, затем ловким маневром подвел туда же Дюверье и в два счета уладил дело с приданым. Этим двум семействам предстояло породниться, дядюшка объявил, что считает это великой честью. Затем он осведомился о дне подписания свадебного контракта и таким образом получил возможность обсудить деловую сторону этого брака.
– Мы с господином Жоссераном собирались нанести вам визит завтра, чтобы уладить все формальности, поскольку нам известно, что господин Огюст ничего не предпринимает, не посоветовавшись с вами… Речь идет о выплате наследства, но раз уж мы все здесь, то почему бы, черт возьми, не сделать это прямо сейчас? – сказал дядюшка.
Жоссеран с тоскливой боязнью смотрел в окно на мрачный провал улицы Серизе, с ее безлюдными тротуарами и темными, словно мертвыми, фасадами. Он жестоко корил себя за то, что согласился приехать сюда. Сейчас «они» наверняка воспользуются его слабостью, чтобы замешать в какую-нибудь грязную историю, где он, конечно, будет жертвой. В порыве возмущения он прервал своего шурина:
– Давайте обсудим это в другое время. Здесь неподходящее место!
– Да отчего же? – ласково возразил Дюверье. – Тут намного лучше, чем где бы то ни было… Так что вы говорили, господин Башляр?
– Мы даем за Бертой пятьдесят тысяч франков, – продолжал дядюшка. – Но эти пятьдесят тысяч вложены в страховку с двадцатилетним сроком – господин Жоссеран подписал обязательство о выплате, когда Берте было четыре года. Таким образом, Берта получит эти деньги только через три года…
– Но позвольте!.. – вскричал перепуганный кассир.
– Нет, это вы позвольте мне договорить – господин Дюверье меня прекрасно понимает… Мы не хотим, чтобы молодые супруги ждали три года получения денег, которые могут им понадобиться сразу же, и поэтому обязуемся выплачивать наследство частями, по десять тысяч франков каждые полгода; таким образом, по истечении срока страховки они вернут себе весь капитал сполна.
Настала долгая пауза. Жоссеран, похолодевший, лишившийся дара речи, снова глядел на черную улицу. Советник призадумался, – вероятно, он чуял какой-то подвох, но при этом радовался возможности провести этих Вабров, которых так презирал в лице своей супруги.
– Что ж, мне кажется, это вполне разумное решение, – сказал он наконец. – Мы будем вам очень благодарны, ведь приданое так редко выплачивают в полном объеме.
– Да просто никогда! – бодро вскричал дядюшка. – Никогда и никто этого не делает!
И мужчины скрепили свой договор рукопожатием, назначив на ближайший четверг встречу в конторе нотариуса. Когда Жоссеран отошел от окна в центр ярко освещенной гостиной, он был так бледен, что его спросили, не дурно ли ему. Он и в самом деле чувствовал себя прескверно и тут же ушел, даже не попрощавшись с шурином, который проследовал в столовую, где всегдашний чай заменили сегодня шампанским.
Тем временем Гелен, разлегшийся на кушетке возле окна, бормотал себе под нос:
– Ай да дядюшка, ну и прохвост!
Он нечаянно подслушал разговор о страховке и теперь, хихикая, пересказывал его Октаву и Трюбло. Страховка была оформлена в его компании на таких условиях, что с нее нельзя было получить ни гроша, – вот так обмишулили Вабров. Оба слушателя хохотали от души, держась за бока.
